Она не собиралась ехать в город. Она ни разу не была в городе, даже когда там жил сын. Теперь сын служил в армии на Крайнем Севере, а в городе жила невестка. Но позавчера сын прислал письмо, и она вдруг спохватилась, что не знает ничего о своих городских, – может быть, невестка одна не справляется с ребенком и хозяйством, когда-то и сама ведь была молодой…

Стояла осень. Она успела уже выкопать в огороде картошку – управилась. Правда, оставалось в земле немного свеклы, корзина или две, но погода пока стояла хорошая, и даже березы у большака были зелеными. Зимой и не пахло. Так чего ждать? Пока тот снег, еще не раз можно съездить в город и вернуться. А корову она поручит кому-нибудь. Человек еще спасибо скажет: молоко пока у коровы есть, будет доить. Всего-то и хлопот – пасти. За домом тоже кто-либо посмотрит.

Она пошла в огород, собрала в одну кучу ольховые колышки, которыми летом подпирала фасоль, поправила свою рассадницу – почему-то доска одна упала – и, успокоенная, некоторое время постояла на опустевших грядках, скрестив руки, смотрела перед собой невидящим взглядом, как будто хотела увидеть что-то за той межой, куда не достигает взор. Потом пошла в магазин за гостинцем маленькой внучке. Магазин был на другом конце деревни, и она долго шла по неровной улице, то и дело встречая знакомых. И всем говорила: вот собираюсь в город, а люди в ответ улыбались ей: одни хвалили ее, другие завидовали ей. И в магазине она тоже рассказала, что завтра поедет в город проведать невестку, потому что сыну еще надо служить. Продавец долго выбирал гостинец, но, кроме конфет в блестящем пакете – он сказал, что это венгерские, – ничего не выбрал: в городе все есть – и халва, и селедка, и консервы фасолевые, даже сливочное печенье, а вот конфет венгерских там может и не быть. Она взяла целых два пакетика конфет, завернула их в бумагу – продавец не пожалел сегодня бумаги – и стала прощаться: сначала подала руку подобревшему продавцу, потом колхозному конюху Васютину, привозившему в магазин хлеб из пекарни за семь верст, потом прощалась со всеми подряд, кто протягивал ей руку.

Когда выходила из магазина, конюх Васютин сказал:

– Не пожалела бы ты рубля да угостила, подвез бы завтра. Мне же семь верст – не дорога.

– Э-э-э, сколько той беды. Я и сама дойду до станции, – ответила она. – Ты не смотри, что я старая, я еще молодым твоим, если захочу…

Люди, находившиеся в магазине, засмеялись, и ей самой стало весело. Но конюх Васютин все еще не сводил с нее глаз, и она сказала, чтобы у того не осталось никакой надежды:

– Я, может быть, еще пойду на Боханы, к гравийке. Говорят, там теперь грузовые такси ходят.

Возвращалась она огородами.

До наступления ночи еще было время, и ей захотелось посмотреть свою пеньку, которая уже почти неделю мокла в Тараськовой сажалке.

Коряга, лежавшая на снопах, была немного сдвинута, но пенька была на месте – снопы виднелись сквозь воду. Она взяла полено, валявшееся недалеко от стежки, и подвинула корягу по жердям на прежнее место. В этом году неожиданно на ее сотках уродила конопля. Уже лет десять не сеяла – зачем занимать землю, которой и так немного, – а этой весной решилась, достала семя и посеяла полоску в наддатках. Теперь пенька мокнет в сажалке, а конопляное семя она понемногу толчет и утром завтракает – хорошая приправа к картошке. Пеньку она хотела сдать заготовителям, но передумала – в своем хозяйстве тоже веревки нужны. Где же это видано, чтобы не было на чем курице удавиться, да и резгины уже пора переплести, может, даже новые сделать.

Хата ее стояла на глухой улице, выходившей последними дворами на пустырь, где раньше был бригадный двор. Это единственная улица в деревне, где вместо ив и тополей люди сажали под окнами хат рябину. Кто-то первый посадил давным-давно, когда строил свою хату, так и повелось – сажать у своего двора молодые рябины. Теперь рябины выросли, и вся улица заалела.

От пруда дорога заняла немного времени, минут десять, но вечер наступил быстро, и когда она очутилась у своей хаты, солнце уже опустилось за лес. На улице мгновенно потемнело, а рябины стали багрово-красными, словно перезрелые. На соседнем дворе кто-то сгонял то ли птиц, хлопавших крыльями в деревьях, то ли кур, поздно не хотевших садиться на насест. Она отнесла в хату конфеты, положила их в узел, где были завернуты уже два куска сала, приготовленные для невестки, взвесила в руке узел – тяжело ли будет в дороге – и села на лавку у окна: с ноля еще не пришли коровы, надо дождаться.

Она ни о чем не думала, просто сидела, утомленная сборами, долгой ходьбой, и смотрела – снова невидящим взглядом – через посиневшее от вечерней темноты окно на знакомую улицу.

Пришла во двор корова, и она достала из угла потоневший от долгого пользования подойник, вышла на крыльцо. Корова ткнулась мордой в подойник, но отвернулась, закинула рога на спину и тихо, будто пожаловалась, замычала хозяйке в лицо. А та повесила подойник на гвоздь, торчавший в верее, и вынесла из сеней корзину с мелкой картошкой. Она передумала доить корову – та пришла с пастбища почти голодная; надо подкормить хоть немножко, а потом уже приниматься доить.

«Кто же это сегодня пас? – подумала она с укором и тут же стала оправдывать пастуха: – Какая теперь трава! – Но и разозлилась: – А-а-а! Хороший хозяин нашел бы, где накормить скотину, еще хватает той травы…»

Сегодня ой оставалось сделать еще одно – сходить договориться с соседями, чтоб присмотрели за ее двором, пока она будет в отъезде. Она уже решила, к кому пойти. К Симоненковым. У них теперь все дома, даже младшая дочка возвратилась. Да она и не просто так к ним обращается – пусть в эти дни забирают ее молоко.

У Симоненковых ужинали. Большая семья их сидела за столом, а сама Симоненчиха сказала:

– Садись-ка и ты, Авгинка.

– Нет, я не за этим зашла. Слава богу, не голодная. Другое дело у меня к вам. А там еще и корова недоеная.

– Что-то они сегодня без молока вернулись, – сказала младшая Симоненкова дочка.

– Я так поставила своей корзину картошки.

– А мы своей картошку не даем, – вздохнула Симоненчиха. – У нас и без нее хватает едоков.

– Конечно.

– Ну так присаживайся же, – сказала хозяйка.

– Некогда. Я же говорю, корова во дворе, наверно, доедает уже картошку.

Симоненок, который все это время ел и молчал, наконец вытер ладонью свою ложку, положил на край стола и усмехнулся:

– Не торопись, тетка. Корове тоже нужно время, чтобы перевести картошку на молоко.

– На все нужно время.

Симоненок спросил:

– Говорят, едешь к сыну?

– Нет, к невестке. Сын еще служит.

– Ну, это все равно – невестка или сын. Одним же домом живут. Говорят, муж и жена – одна сатана.

– Одна. Поеду вот завтра. Хотела поехать немного позже, когда подчистую управлюсь, но недавно сын письмо прислал. О семье беспокоится. Поеду проведаю. Кто же их пожалеет, если не свои.

– Ты ни разу и не была у них? – спросила хозяйка.

– Нет.

– Почему? Разве не приглашали?

– Как-то не собралась.

– А они, современные, не очень хотят, чтобы мы приезжали, – сказал Симоненок. – Вот наш. Сколько я ему намекал, но только прошлым летом пригласил, чтоб приезжал.

– Лишь бы им хорошо жилось, а мы как-нибудь и сами…

– Твоя правда, соседка, – согласилась хозяйка, – Так с чем ты к нам?

– Хочу, чтобы за моим двором присмотрели. Там не надо ничего делать. Все сделано. За коровой только немного придется походить. Вы и молоко себе забирайте.

– А что, нам и твое молоко теперь не лишнее будет, – словно повеселел сосед, – И за коровой посмотреть у нас есть кому. Можешь ехать спокойно.

– А я вас как-нибудь отблагодарю. Может, привезу что-нибудь.

Симоненок рассмеялся и сказал шутливо:

– Ты сама хоть приезжай. А то понравится городская жизнь и возвращаться не захочешь. Ты была когда в большом городе? Нет? Смотри не насмеши там людей. Говорят, одна такая приехала, а у них ковры… Еле успели какие-то тапки дать.

– Ковры – это, наверно, у богатых, а мои – рабочие, и он и она. Где там ковры!

– В городе и рабочие с телевизорами живут.

– Дай бог. Однако заговорилась я с вами. Надо идти.

Там ведь корова… Так не откажите, посмотрите за моим домом.

Когда она возвратилась, корова стояла посреди двора и жевала жвачку: картошка была съедена, и у изгороди валялась пустая корзина.

Подхватилась она сразу, как только задымили па деревне первые хаты. Она не стала ничего делать – оставляла все, как есть, на Симоненковых. Начала собираться в дорогу. Умылась, оделась, не спеша и позавтракала, запивая хлеб холодным молоком. Правда, ела без аппетита. Погоревала, что зря вчера не сходила к председателю, – может быть, он будет посылать на станцию машину. На машине, известно, быстрее. Она постояла некоторое время около стола, будто в нерешительности, потом завернула все, что не доела.

Плюшевое пальто ее висело под марлей на стене, над самой кроватью. Она подошла, откинула марлю и, прежде чем одеваться, провела рукой по скользкой, словно живой, поле. Пальто это она надевала обычно по праздникам. Однако и в город она ездит тоже не часто.

Сумерки поредели. За ночь похолодало, и земля под ногами стала тверже, будто подморозило.

Она остановилась на минуту у своей калитки: какой дорогой идти – сразу на станцию лугами и дальше, на Гайковщину, или на Боханы, хотя этот путь и длиннее. Подумала.

«Нет, лучше пойду я к гравийке, – наконец решила она. – А то чтоб не случилось как с той вороной, которая напрямик всегда летала, а дома никогда не бывала».

При выходе из деревни, как раз на том месте, где раньше стоял поросший мхом крест, ее вдруг окликнули:

– Кому это не спится?

Человек вышел на дорогу, и тут она узнала старого Хомку, полевого сторожа.

– Это ты, дядька? – обрадовалась она.

– А ты воровать собралась, что ли?

– К сыну надо. Поеду вот.

– Заболел?

– Он у меня служит еще.

– Так ты в часть?

– Это же где-то на самом севере. Туда, наверно, поезд не ходит.

Хомка спросил:

– Так ты теперь на Боханы?

– Ага.

– Почему же не лугами? Сюда ближе.

– Там, говорят, грузовые такси ходят.

– Это как когда. Наши возвратились вчера из района, так ехали на попутной. Такси, говорят, сломалось.

– Но ведь там гравийка. Может, какая-нибудь подберет. Все-таки по гравийке больше ездят.

– Здесь тоже может ехать машина. Кажется, повезут сегодня волов сдавать. Вчера выбраковывали. Да и мне почти до самой Гайковщины. Там же наши стога. Может, пойдем? Вдвоем веселее.

– Оно-то большой радости нет идти одной при такой темени.

Они свернули на дорогу, которая вела на Гайковщину, пошли вдоль по тропинке, проложенной на обочине. Шли и тихо разговаривали, довольные собой.

По обе стороны простиралось поле.

За вторым поворотом начался сосняк, и побелевшая в поле дорога снова стала теряться.

На лугах, примерно в километре от стогов, она словно спохватилась:

– Дядька, а ты скоро вернешься?

– Кто его знает. Мне на дальний луг надо.

– А мне хоть возвращайся сейчас. На огороде у меня осталось немного свеклы, а я, пустоголовая, кажется, забыла подвинуть жердь на перелазе. Не дай бог, залезут свиньи, наделают беды. Может, ты посмотрел бы мой перелаз?

– Передам кому-нибудь из соседей. А может быть, и своей женке скажу.

– Так ты не забудь, скажи, как-нибудь отблагодарю. Ай-яй-яй, как это я опростоволосилась?

– Хорошо. Посмотрю я твой перелаз. Но ты мне тоже там, в городе, сделай кое-что. Хочу фонарик электрический, чтобы раз – и готово, а то как же ходить в темноте. Вот возьми и привези мне фонарик. Там, наверно, не то что в наших магазинах, должно хватать всяких. Так ты не поленись, купи. Видела, какой у Симоненкова парня?

– Разве я присматривалась? Светит в глаза чем-то, ну и светит.

– Жучок, – сказал Хомка. – Ему не надо ни батарейки, ни… Только нажимай: жужжит и сам светит.

– Тогда куплю жучка. Так и спросить?

– Холера его знает, как там спрашивать, но ведь язык и до Киева доведет. Только не бойся, не задаром тебя прошу. Деньги отдам потом.

– Что мне твои деньги, ты мне поправишь ворота в хлеву. Верея покосилась, так ворота и не закрываются как следует.

Тем временем рассвело.

Хомка сказал правду, что собирались везти на станцию выбракованных колхозных волов: машина догнала ее за Гайковщиной.

В кабине рядом с шофером сидел зоотехник, человек новый в колхозе и молодой. Старой женщине пришлось залезть в кузов и проехать большую часть дороги вместе с волами, держась руками за борт.

Через полчаса машина подъезжала уже к райцентру. Из-за Чертовой горы сначала вынырнула тонкая, как спичка, труба льнозавода, потом показались крыши домов. Было странно: не думала, что так быстро доберется до станции. Теперь до поезда оставалось еще много времени, и она стала размышлять, чем заняться в городе. Раньше ей нужно было в райисполком – хотела выхлопотать леса, чтоб перебрать свои сенцы. Но все нынешнее лето потратила то на сено, которого не хватало, то ходила в колхоз, ибо молодые не управлялись, – одним словом, забот хватало.

Машина остановилась у пекарни, почти в самом центре городка, где жили свояки зоотехника, и он первый вылез из кабины, посмотрел в кузов на волов и будто неожиданно увидел там старую женщину, захохотал весело и звонко. Тогда и она опомнилась, зашевелилась среди волов и стала пробираться к заднему борту.

И шофер вылез из кабины. Он тоже был не свой, а пришлый, и она его не знала, хотя несколько раз видела в деревне, когда он проезжал по улице на машине. Шофер обошел машину, постучал сапогом по колесу.

– Не замерзла, тетка? – спросил он.

– Спасибо, детки. Подобрали, дал бог, доехала.

Она предложила шоферу деньги, но тот покраснел и отказался. Тогда она поправила ношу на спине и, обрадованная, пошла к скверу, за которым были магазины. На станцию она теперь уже не спешила и поехала туда автобусом только после обеда, когда оставалось часа два до прихода поезда с Ворожбы. Странно, сегодня она почему-то не чувствовала усталости – столько походила, столько потолкалась, а держалась, как молодая.

На станции народу было немного, и она скоро встретила свою знакомую – Акулину Корзенкову из Боханов. Было время, когда они вместе жили и вместе гуляли на вечеринках. Акулина узнала ее тоже и бросилась к ней, потом потащила на свободную скамейку, подальше от билетной кассы.

– Вот уж не думала! – всплеснула руками Акулина. – Ты что, тоже на такси пришла садиться? – Она и в самом деле была очень рада, – Сегодня дождя нет, такси должно пойти. Это вчера что-то сломалось. Наверно, успели исправить. Поезд этот как придет, тогда и такси поедет. Нас здесь немного. Всех заберет.

– А я не домой.

– Как это?

– Сын у меня в городе. Еще служит. К невестке съездить надумала.

– Значит, к сыну едешь… – Акулина сказала это будто с неохотой и вдруг умолкла, отчего-то смутилась. – А мои развелись, – сказала она спустя мгновение и покачала головой. – Не ужились. Но я своего не виню. Это, наверно, она. – Помолчала немного и снова начала: – Говорила же дураку, возьми кого-нибудь из своих деревенских, тише будет. Так нет, погнался за городской. А что они, городские, могут? Ни выносливости, ни хозяйственности. А твой тоже на городской женат?

– Ага, в городе жила.

– Ну, как они, дружные?

– А кто их знает? Если бы с ними жила, знала бы. Не жалуются – ну и слава богу.

– Они же там, в городе, сразу, как только шлея под хвост попадет, так и бегут разводиться. Бывало, сами тоже жили, и поругаешься, не без этого, даже с синяками походишь, и ты ему, и он тебе, но молчишь, жить все равно надо. А эти сразу бегут в суд. Собрания какие-то профсоюзные выдумали, суды, сидят там и судят друг друга. А какой суд может быть между своими. Поливают друг друга грязью. Конечно, если люди осудят языками, то жить не захочешь, ну и… разводятся. Это хорошо, что бог пока уберег от этого деревню.

В город она приехала на другой день вечером. Шел дождь, и она долго не могла сесть в автобус. Она уже знала, на какой ей надо садиться, чтобы попасть в новый микрорайон: люди даже подсказали, где бульвар Калиновского; но каждый раз, когда она пробовала зайти в автобус, ее отталкивали – народу на остановке было много, может быть, потому, что шел дождь и всем почему-то нужно было на один автобус. Сначала она растерялась и обиделась на людей, но вскоре ей кто-то посоветовал зайти в автобус через переднюю дверь. Она так и сделала. В автобусе ей уступили место, и она села у окна, положив котомку на колени. Плюшевое пальто ее размякло от дождя, и до него неприятно было дотронуться. Автобус был переполнен, народ шумел, кто-то ругался с кондукторшей, а та тоже не давала спуска и повторяла, чтобы об этом говорили не ей, а председателю горсовета. Сидя ехать было удобно, хотя и тесновато. Рядом с ней сидел какой-то городской дядька. Он тяжело, со свистом в груди, дышал, но она не очень прислушивалась и все смотрела в окно на городские улицы, светившиеся, словно разрисованные.

Автобус долго кружил по городу, словно на одном месте, и ей казалось, что он будет ехать целую ночь.

За спиной у нее кто-то ворчал:

– Теперь не дождешься сухой погоды. Будет до самого снега лить не переставая.

Но другой человек успокоил:

– Нет, это ненадолго. Передавали сегодня, что морозы начнутся.

– Лучше морозы, чем такое.

Наконец кондукторша крикнула:

– Следующая – бульвар Калиновского.

Она вскочила со своего теплого места. Но дядька, ехавший с ней всю дорогу, обернулся и сказал:

– Мне тоже сейчас сходить.

Тогда она села опять, но насторожилась, как будто не поверила человеку. Наконец дяденька тоже зашевелился, поднялся. Автобус остановился, и люди, притихшие под конец, снова зашумели, стали продвигаться к двери.

Она выходила из автобуса последней.

Дождь, наверно, не собирался переставать.

Улица здесь была менее освещена, чем в центре города. Хотя и горели везде фонари, но вокруг было темно.

Она отошла немного от автобуса и стала оглядываться. Надо было искать дом, где жила невестка. Тем временем люди, с которыми она ехала, быстро расходились, скрываясь за домами. Она постояла еще немного около автобуса, словно боялась отойти от него, чтобы не потеряться, потом перешла улицу и пошла за людьми.

– Где тут сто пятая квартира? – спросила она у человека, открывавшего дверь в подъезд.

Человек остановился, подумал и спросил:

– По какой улице?

– По этой, по Калиновской.

– Какой номер дома?

– Двадцать седьмой.

– Тогда это через дом. Вот идите туда.

Она минула один дом, подошла ко второму. Людей не было видно. Даже спросить не у кого. Тогда она спряталась от дождя в подъезд, в надежде, что кто-нибудь выйдет.

Минут через десять она все же решилась и постучала кому-то в дверь.

– Кто там? – послышалось из квартиры.

Она растерянно ответила:

– Это я.

Но дверь не открылась.

– Кто ты? – допрашивал мужской голос за дверью.

Наконец она собралась с мыслями и сказала:

– Мне сто пятую квартиру.

– Так бы и сказала, – с облегчением вздохнул кто-то за дверью. – Это в четвертом подъезде.

Сто пятую квартиру она нашла на пятом этаже.

Открыла ей невестка. Сначала невестка будто не узнала свекровь, но, узнав, кажется, не обрадовалась.

– Что это вы так, вдруг? – пожала плечами невестка.

– Надумала, вот и приехала, – сказала свекровь.

Невестка пропустила ее в коридорчик.

– Раздевайтесь здесь. – И снова сказала недовольно: – Мокрая вся.

Свекровь стянула с себя свое плюшевое пальто и, смущенная, застыла в коридорчике. Тогда невестка взяла у нее из рук мокрую одежду и отнесла на кухню.

– А на ноги наденьте Андреевы тапки, – сказала невестка.

Свекровь медленно переобулась, зашла в комнату. Она и раньше знала, что у сына однокомнатная квартира. Говорил, что на двухкомнатную пока не дошла очередь. В комнате было чисто и тепло. Посредине стоял круглый стол, застланный скатертью. У стены, ближе к окну, стояли стулья. На невысоком столике, почти в углу, стоял приемник. Окно было завешено – от потолка до пола – клетчатой занавеской.

– А где же моя Ниночка?

– Вот, на диване, – показала невестка.

Действительно, на диване у стены, напротив окна, сидела с книжкой в руках девочка и настороженно уставила на гостью свои блестящие глаза.

– Моя же ты внученька! Ты уже и читаешь?

– Рисунки смотрю, – сказала девочка.

– А бабушку узнала?

– Бабушка уехала в Москву, к Генке.

– Что ты говоришь? – поправила Нину недовольная мать. – Это тоже твоя бабушка.

– Моя? – удивилась девочка.

– Постой-ка, вот я сейчас тебе конфет дам, тогда по- другому заговоришь…

Но конфеты девочка есть не стала, положила около себя и снова начала листать книжку. Потом сказала:

– А мне бабушка Катя приносила, когда уезжала к Генке, вафли и две шоколадки.

– И я тебе завтра куплю шоколадку. Ну иди ко мне.

Девочка даже не шевельнулась. Тогда бабка сама попыталась взять ее на руки. Но девочка вдруг заплакала. Из кухни прибежала мать, подхватила дочку на руки и стала ее успокаивать.

– Ну что ты, маленькая моя, это же действительно твоя бабушка, не пугайся.

Девочка перестала плакать, и ее мать сказала:

– Будем чай пить, а то наша бабушка с дороги, ей холодно.

– Я уже отогрелась, – сказала свекровь.

– А что это вы в такую погоду надумали ехать? – спросила невестка.

– Знала бы, что она такая будет, не поехала бы. Но Андрей прислал письмо…

– Что такое он там написал?

– Ничего, но я подумала, что человек беспокоится за семью. Вот и приехала.

– А что семья? Я целый день на работе, а Нинка в садике.

– Это все хорошо, но он же там, наверно, тревожится…

Уже за столом девочка спросила:

– А ты, мама, телевизор пойдешь сегодня смотреть?

– О чем ты говоришь? – недовольно поморщилась ее мать, – Маме некогда дохнуть. Вот и бабушка твоя приехала.

– А я уже посмотрела, как вы здесь живете, могу завтра обратно собираться, – обиделась вдруг свекровь.

– Что вы, что вы! Я не подгоняю вас, – спохватилась невестка. – Живите у нас. – И стала кричать на дочку: – Я вот сейчас поставлю тебя в угол. Ты у меня поговоришь!

Девочка притихла, наклонилась над своей чашкой. А ее мать стала оправдываться:

– Шалит уже.

– Дети растут быстро, – сказала свекровь.

Девочка посидела немного насупленная, потом подняла глаза на бабку и спросила:

– А вы правда моя бабушка?

– Разве ты меня не помнишь?

– Нет.

– А как приезжала ко мне с папой и с мамой?

Девочка перевела взгляд на свою маму.

– Правда, мама?

– Правда.

– Но ты никогда не говорила, что у меня есть другая бабушка.

Ночью она проснулась на кухне оттого, что вдруг на всю квартиру скрипнула под ней раскладушка, на которой ее уложила спать невестка. Хотела повернуться на другой бок, но раскладушка стала скрипеть снова, и она испугалась, чтобы, не дай бог, не разбудить невестку и внучку.

Лежала, не шевелясь, и думала, что скоро, может, даже завтра, поедет на станцию за билетом: в автобусе вчера говорили про морозы, которые наконец начнутся, поэтому надо торопиться домой – у нее в огороде еще в земле свекла. Но об этом уже думалось без крестьянского нетерпения, она как будто засыпала теперь в своей деревенской хате, на печи, а не на раскладушке в кухне на городской квартире сына.