ІВАН ЧЫГРЫНАЎ. ВЕРНАСЦЬ ПРАЎДЗЕ
САМЫЙ СЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК (Первый день войны)
1962, перевод Э. Корпачева
I
Солнце еще не поднялось, еще только разгорался небосклон клюквенным цветом. В это воскресенье никто не осмеливался нарушать утреннюю тишину. Только дневальные сновали меж парусиновых палаток, подметали с мягким шуршанием песчаные линейки, наливали холодную воду в дубовые бочки.
На границе, которая пролегала в полутора километрах от лагеря, была такая тишина, такое безмолвие, и ни единый звук не долетал оттуда, и ничего не могло насторожить человека.
Палатки стояли вдоль самой широкой, посыпанной песочком линейки. В тумане они напоминали паруса – их подняли над лодками рыбаки, и вот-вот они отплывут.
Алексей Балаш стоял под обшарпанным деревянным грибком, ожидая, пока красноармеец Казаков, с которым они дневалили, подметет площадку. Казаков должен был занять место под грибком – вместо него, Балаша. Но тот словно бы нарочито медлил, и Алексея злило это. Алексей даже не выдержал, крикнул:
– Пошевеливайся там!
– А что тебе? – зевнул Казаков.
– Может, помочь?
– Сам сделаю. Ты стой, стой.
Оба втихомолку сердились.
Наконец и солнце встало над бугром. Смолистые шишки на молодых сосенках, еще не задеревеневшие, заблестели, как позолоченные, и первые лучи солнца вскоре легли и на прохладную с ночи землю. Тогда-то встрепенулся, точно от ветра, туман, обволакивавший опушку, и стало видно, как редеет этот пробиваемый лучами туман.
Алексей снял с пояса нож, отдал Казакову.
– Теперь ты загорай, – усмехнулся он. – Только не очень, а то облупится нос.
Алексей прошелся по линейке, разминая ноги, отстегнул полог палатки – там спали сладким сном, там посапывали. Он постоял, посмотрел на них и опять застегнул полог. Не хотелось лезть в эту душную палатку, и он отошел и сел на скамейку.
Наверное, в последний раз он был дневальным. Через неделю закончится срок службы, потому что брали его в армию не тогда, когда брали ровесников, и демобилизовывали не осенью, как обычно, а летом. Это радовало его. Пускай и не в тяжесть служба, а все-таки лучше дома, на «гражданке».
Еще недавно поговаривали о войне, и Алексей боялся, что демобилизуют его раньше, чем начнется она. У них в семье все мужчины воевали: дед – на японской, отец – на германской, а старший брат получил орден за Испанию. Алексею тоже хотелось получить орден, было, было тайное такое желание. Тем более что войну он представлял по фильмам. И он был уверен, что воевать придется только пограничникам и за какой-нибудь день-два они разобьют немцев, а там подымется рабочий класс в самой Германии… Вот тогда и можно покончить с фашизмом! Но четырнадцатого июня пришли газеты, где было заверено, что Германия тоже неуклонно сохраняет условия советско-германского пакта о Ненападении. После этого на границе стало как будто спокойнее, слухи о войне больше не распространялись, запрещено было говорить о войне, и красноармейцы перестали подозрительно прислушиваться к гулу моторов, доносившемуся с той стороны.
II
Дежурным по лагерю был земляк Алексея, капитан Ситный, и Алексей узнал его по голосу, едва заговорил тот с дневальным. Алексей знал его младшего брата, учились вместе и даже в один день призывались, младший брат познакомил его со старшим. Они часто разговаривали с капитаном Ситным, и всегда Алексей чувствовал себя равным, всегда были оба расположены друг к другу. Ситный даже краснел, если красноармеец Балаш вытягивался перед ним.
Ситный подошел и к Алексею.
– Отстоял свое?
– Так точно.
Ситный улыбнулся:
– Одна нога здесь, а другая уже там, на Волге?
– Хочу ехать, товарищ капитан.
– Завидую тебе.
– Правда?
– Правда, Алеша…
Помолчав, Алексей сказал:
– А сегодня самая короткая ночь.
– Ага.
– Только солнце поднимается медленно. Или кажется? Капитан Ситный посмотрел на часы:
– Скоро уже четыре.
– Вчера Максим прислал письмо – его тоже отпускают домой.
– Мы, кажется, тоже сдвинемся с места…
– Снова в Барановичи?
– Здесь оставляют один батальон.
– Правильно, зачем держать, если не нужны… Да в Барановичах и веселей будет.
– А ты думаешь, мы здесь не нужны? – прямо в глаза Алексею взглянул Ситный.
– Если верить сообщению…
– Вот-вот! Если верить…
Алексей пожал плечами.
– Слушай, Лешка, мы с тобой коммунисты и будем правдивыми. – Ситный, словно бы сердился. – Я не боюсь ни за тебя, ни за себя. Но и бояться, что дерево тоже имеет уши, не надо. Конечно, наверху виднее… Но вчера начальник политотдела ездил к пограничникам. Там говорят совсем другое. Немцы готовы к войне и вот-вот начнут.
– Значит, писали неправду?
Ситный грустно усмехнулся.
– Теперь можно услышать, что бывает разная правда. Но это не так. Каждому ясно, что правда никогда не приносила вреда.
Капитан попрощался и ушел, у него хватало забот на дежурстве. Алексей остался один. Сказанное капитаном неприятно задело его, и он словно бы открыл для себя, что капитан Ситный знает нечто такое, чего не знает он, красноармеец Балаш.
Откуда-то прилетел дятел, сел на сосну, которая стояла меж палаток, и застучал по дереву, посыпалась на землю сосновая кора.
Через минуту в кустах, у дощатой стены ротной каптерки, запела малиновка:
– Пинь-пинь, пинь-пинь…
Песня была звонкая, очень звонкая:
– Фью… фью… фью…
И заслушался Алексей.
Было утро, а по утрам поют птицы…
III
Где-то далеко ухнуло раз, другой, третий… Алексей даже услышал высоко над головой шорох пролетевшего снаряда. Но сначала он как-то не обратил внимания на этот шорох, и даже потом, когда где-то за спиной, километрах в пяти, ухнуло несколько раз, он еще не совсем поверил, что это рвутся снаряды. Загремело уже совсем близко, и Алексей наконец вскочил, испуганный, но и двух шагов не ступил, как перед глазами сверкнул огонь, и взрывом подбросило крайнюю палатку. Второй снаряд расщепил сосну, на которой сидел дятел, и дерево рухнуло, подминая под себя палатки. Но Алексей уже не слышал, как по лагерю рвались один за другим снаряды, ему заложило уши, и тем не менее он стоял несколько мгновений оцепенело, а потом лишь упал ниц.
Снаряды долго рвались, сотрясая землю. Алексей пошевелиться боялся и вжимался всем телом в землю, когда по, спине били комья, твердые комья, точно осколки.
Артналет кончился. Алексей привстал на четвереньки, затем уже на ноги поднялся; лицо у него было мертвенное. Оцепенение постепенно проходило, он уже оглядывался по сторонам, а в коленях была дрожь, и к горлу подступала; тошнота.
Палаток второго батальона как не бывало. Копоть, кровь, неподвижные тела людей.
Первому батальону досталось меньше, потому что его палатки стояли в низине. Там теперь бегали полураздетые красноармейцы, слышалась команда. У штабных бараков уже выстроились роты. Алексей направился туда пьяной походкой, к нему тотчас подскочил один из командиров, сунул в руки винтовку, сумку с патронами и подтолкнул к строю. Тем временем начальник политотдела дивизии, спокойный, хотя и бледный, с капельками пота на висках, говорил что-то красноармейцам – Алексей все еще плоха слышал. Наконец начальник политотдела подал команду, и красноармейцы, нарушая строй, побежали с винтовками в руках по лесной дороге, которая вела от лагеря к границе, туда, где все еще громыхало, где шел бой.
Алексей бежал почти последним, перед ним все время мелькали спины красноармейцев. Бежать было легко, хотя сумка с патронами и оттягивала плечо. Он бежал и понемногу приходил в себя. Страха уже не было. Но только вскоре Алексей ощутил тупую боль в ноге и, прихрамывая, стал отставать от красноармейцев. Через какое-то мгновение он уже в одиночестве был на лесной дороге, но все равно спешил, пытался нагнать своих.
Немцев Алексей увидел на большой поляне, которую обступали со всех сторон густые кусты лозы. Немцы шли навстречу и строчили из автоматов. Они даже не целились, просто строчили перед собой и шли во весь рост. Алексей бросился на землю и пополз под невысокий пень, который заметил в нескольких шагах от себя. Первого своего выстрела он не услышал, только заметил, как повалился на землю широкоплечий рослый немец. Второго немца он уже брал на мушку с веселой злостью. Наверное, потому, что фашисты были совсем близко, он стрелял без промаха. Сначала враги растерялись, остановились даже, но потом побежали вперед, подходя все ближе и ближе к Алексею. А он без передышки стрелял по ним и стрелял. Когда патроны кончились, Алексей достал из лежавшей рядом сумки запасную обойму, посмотрел на нее и не спеша стал перезаряжать. В этот миг рвануло землю. Алексей ощутил сильный толчок, ударился головой о пень и выпустил из рук винтовку.
IV
Сознание вернулось к нему через какой-нибудь час. На поляне уже не было немцев. Убитые валялись на траве, один из них совсем вблизи от того пенька, из-за которого стрелял Алексей.
Тихо было, не было войны.
Голова кружилась и клонилась к земле, в теле чувствовались необычайная легкость и слабость, и слипались ресницы, как перед сном после молотьбы.
Алексей еще раз окинул взглядом неподвижные фигуры на поляне и только тут по-настоящему понял: это он один положил столько!
«Где же остальные? – подумал он. – Их же было больше. – И у него родилась догадка: – Повернули назад. Значит, атака отбита!» И чем дольше прислушивался Алексей к тишине, тем все более радовался своей догадке, хотя она и не была большим открытием для него, потому что по-иному он и не представлял себе исхода первого боя. Теперь его необыкновенно волновало и радовало то, что он, Алексей Балаш, красноармеец второго батальона триста сорок четвертого полка, принял боевое крещение. Хотя мучили раны, все же на душе было хорошо, Алексей чувствовал себя едва ли не самым счастливым человеком.
Боль не уходила, он пошевелиться не мог, только часто приподнимал голову, глядел перед собою и ждал санитаров. Но санитары не шли, и Алексей терял сознание, потом оживал снова, звал слабым голосом санитаров и удивлялся, почему не идут за ним.
В последний раз к нему вернулось сознание на исходе дня, в тот момент, когда на поляне остановился большой крытый грузовик. Из грузовика вышли трое в таких же серо-зеленых мундирах, которые были и на убитых. Это приехала похоронная команда.
V
Алексей уже не дышал, когда в нескольких шагах от него остановились солдаты из похоронной команды: один – куцый, толстенький и молодой, остальные два – в годах, почти одного роста. Немцы пришли осматривать место, откуда утром стреляли красные. Они надеялись увидеть отрытые окопы, множество убитых, но с краю поляны не было заметно ни окопов, ни убитых, кроме того, который лежал, скорчившись, за пеньком.
Немцы были разочарованы. Молодой сказал:
– Душно, – и расстегнул мундир. – А он, оказывается, был тут один… – И этот солдат сел, в отдалении на песчаный бугорок, выкинул правую ногу и, сунув руку в карман, достал оттуда поблескивавшую губную гармошку.
– Не надо, Курт, – покривил лицо пожилой немец.
Курт в досаде посмотрел на него, подбросил кверху свою гармошку, затем неожиданно перевалился через спину, вскочил на ноги и побежал прочь, туда, где стоял грузовик.
– Эй, вы! – крикнул он. – Снимайте шапки! Или нет… снимайте лучше… – и он не договорил и засмеялся весело и безумно.
Тем временем второй немец сказал:
– Наверное, и его надо закопать…
– Можно и закопать.
– Это недолго. Забросаем землей, и все.
– А за лопатой надо идти к машине!
– Тогда не будем.
– Да, всех не закопаешь. Сколько их еще ляжет, пока заберем их Москву!
На поляне заработал мотор – веселый Курт выруливал на дорогу. Ему не терпелось поскорее выбраться из этого леса куда-нибудь на шумное шоссе, где двигались на восток колонны войск, тем более что на этой поляне уже нечего было задерживаться: гробы стояли один на другом в кузове грузовика. Два из них были пусты; кончался только первый день войны, и деревянных ящиков, привезенных из Германии, еще хватало на всех убитых.
Вернасць праўдзе. Віртуальный музей народнага пісьменніка Беларусі Івана Чыгрынава
© Установа культуры “Магілёўская абласная бібліятэка імя У.і. Леніна”