Тропа вела от пристани вверх, и вскоре я перешел по дощатому мостику глубокий овраг, по дну которого струился ручей. Дальше тропа шла огородами. С бугра весь городок открылся мне. Белое здание, которое разглядел я еще с парохода, было школой. Немного дальше возвышалась пожарная каланча. Здесь-то и был центр всего городка. А уже от центра разбегались одноэтажные улицы. Вернее, улица была всего одна и начиналась от самого моста, повисшего над рекой, потом сворачивала вправо, огибая большой сад. В центре она становилась шире, здесь были площадь и сквер, а потом от площади улица теснилась к реке и повторяла речные излуки, повороты. И маленькие улочки пересекали эту главную улицу, но было видно, что маленькие улочки забрели своими дворами в густую рожь, которая желтела всюду до самого леса. Городок мне даже понравился – своей тишиной, почти деревенским покоем, таким нереальным, что кажется, будто все вокруг уснуло и сон этот будет вечен.

Через полчаса я уже стоял у крыльца незнакомого дома и разговаривал с хозяйкой. Она так напоминала мне учительницу на покое, которая и в свои немолодые годы все же не забыла, что когда-то была гимназисткой. Стройная не по летам и опрятная женщина поняла меня с полуслова, улыбнулась приветливо, окинула коротким взглядом близоруких глаз – добрых и немного насмешливых.

– Что ж, и нам веселее будет. Поживите у нас. Вот вам ключ. – Она достала из сумочки ключ и подала мне. – Открывайте квартиру и занимайте боковую комнату. Устраивайтесь поудобнее. А меня извините – спешу. К вечеру и Алексей Васильевич приедет. Это мой муж. Словом, ключ у вас.

– Спасибо, – только и нашелся я.

– Поживите – потом благодарить будете.

Она пошла к калитке, взялась за щеколду. Тогда я, покашляв, как будто между прочим, сказал:

– Мне бы тоже нужно идти. – И здесь я растерялся, меня смущала та простота и легкость, с которой я получил в свои руки ключ от чужой квартиры.

Женщина подняла удивленные брови.

– А вы это напрасно, – упрекнула она будто шутя и головой покачала, – Что ж, давайте ключ, я сама покажу вашу комнату. А то, вижу, так и простоите во дворе. Эх вы, нынешняя молодежь! И как вы будете жить на белом свете?

Через коридор, заставленный сундуками и чем-то напоминавший сенцы сельской хаты, мы прошли в переднюю. Неудобно осматриваться в чужой квартире, а все-таки бросился в глаза коврик посреди комнаты, которого хватило до самого дивана у занавешенных окон. Был здесь и большой зеркальный шкаф. Между шкафом и стеной стоял низкий старинный стеллаж, на полках которого поблескивали золотом и фольгой обрезы книг. А уже из этой большой комнаты мы попали в другую – маленькую, где едва умещались стол, стул и железная кровать, застланная байковым одеялом. Стол примыкал к подоконнику, на котором в глиняной вазочке с разводами стояли жухлые цветы.

– Ну вот вам, – сказала хозяйка, – стол, стул и гусиное перо.

Затем, повременив, добавила:

– Забыла предупредить. Наверное, вы пойдете на реку? От| нашего дома тут две дороги. Поглядите-ка, – и она покапала в окно, где меж плетней проступала песчаная дорожка. Это одна, мы ходим по ней и по воду к колодцу, но теперь лучше не ходить но этой, потому что пчелы налетят. У нашего соседа пчелы, он выкачивал мед и растревожил их. И они теперь злые. Да-да! Одну девочку даже пришлось в больницу отправить. Так что остерегайтесь ходить по этой дороге. Я вам покажу другую.

Хозяйка объяснила все и ушла, а я затолкал под кровать свой чемодан, повесил плащ па спинку и, почувствовав усталость, сел на стул, положил руки на стол. Тихо было в доме, солнце светило в глухую стену, и в комнатах оттого стояла прохлада. Я распахнул окно – оттуда повеяло теплым воздухом.

Окно моей комнаты выходило в небольшой сад, тянувшийся узкой полосой от самого зеленого выгона. В дальнем конце сада, у плетня, стояла банька под соломенной стрехою. А в саду росли яблони, яблони, и единственная груша едва не задевала ветвями стекла окон, но росла она немного в стороне и не мешала смотреть.

Под грушей разместился стол, на котором лежали паданки.

Я долго и умиротворенно глядел на деревья, на их широкие стволы, на густые зеленые листья, припудренные пылью, на яблоки, еще не зрелые и даже на вид оскоминные, на груши, уже обметанные красными родинками, на выцветшее от жары небо надо всем этим. Затем поднялся, еще раз оглядел комнату, где буду жить, и вышел в переднюю. Меня сразу же привлекли стеллажи, я стал читать названия на корешках книг. Были здесь разрозненные тома Ленина, избранные работы Фрунзе, Брем – его «Жизнь животных», «Жизнь птиц» и «Звери леса», разные словари, начиная от солидного орфографического, затем восьмитомник Ключевского, история Турчиновича, три книги Халифмана и несколько современных романов. Подбор книг был не случаен. И я уже охотно ждал встречи с хозяином. Но в тот вечер Алексей Васильевич пришел домой поздно. Пока Ядвига Антоновна, хозяйка, показавшаяся мне учительницей на покое, ходила по своим делам, я успел побывать на реке, вернуться и поработать. Наконец лег на кровать, не зажигая света. Странно: мне было спокойно и легко у чужих людей. Прожил я у них всего полдня, но эти полдня никто не докучал мне; и совсем не потому здесь было просто и хорошо жить, что в доме пока никого не оказалось. Хозяйка ходила по двору, брала в коридоре ведра, потом долго разговаривала с кем-то под окнами. И, наверное, уже часов в одиннадцать в передней послышались твердые мужские шаги, щелкнул выключатель, и свет брызнул в мою комнату через разошедшиеся полотняные портьерки на двери. Тут же ночная бабочка полетела на яркий свет, то появляясь на виду, то исчезая в темноте, и слышно было, как трепещет она мягкими крылышками у стены над моей кроватью.

Человек заговорил, заполнил своим раскатистым голосом всю квартиру. Из коридора подала голос хозяйка. Алексей Васильевич сказал тише:

– Извини, я забыл. Извини. – А еще через мгновение спросил: – Ты хоть привечала его уже?

Наверное, обо мне шел разговор, хотя и не слышно было, что отвечала хозяйка, почти не долетал до меня из коридора ее голос.

Наконец Алексей Васильевич выключил свет.

– Если так, то будить не станем. Пусть спит. Поужинаем одни. – И добавил: – Под грушей.

Вскоре за окном послышались шаги, загорелась в сарае лампочка. В комнате моей опять стало светло, но теперь свет падал на стену, на потолок, отражая узор ветвей.

Надо было закрыть окно, чтоб не быть посторонним при чужом разговоре, но так как хозяева решили, что я сплю, то я не стал выдавать себя и не поднимался.

Ужинали хозяева молча. Но вот Ядвига Антоновна спросила:

– Как съездил?

– Удачно. Все сделал.

– Вот бабам будет радость… особенно Тунцевичихе…

– Тунцевичихе дать хотели пять метров, но я настоял, чтобы семь. Как раз хватит на подруб… Я смотрел ее хату. Там несколько звеньев надо менять. Грибок поел.

– Теперь как раз и поменяет.

– Да, лесу хватит.

Они смолкли.

– Но беда, что скоро не только этим женщинам понадобится лес. Я разговаривал с Болбасом. Оказывается, тут в войну сгорело немало сел. А строились тогда – лишь бы выбраться из землянок. Под дождями. В снег. Из мокрого дерева. Не успевали даже отесывать бревна. Такие хаты простоят недолго…

Под грушей снова стало тихо. Я уже было задремал, как Алексей Васильевич опять заговорил:

– Так вот Болбас и говорит – строиться надо, а лесу нет. Не успели и оглянуться, как нет. Наверное, поэтому они и берегут лес теперь. А это проблема. Большая проблема. Ее решать надо не в райисполкоме. Допустим, строительного лесу нет. Надо учить людей строиться из других материалов. Живут же люди и строятся там, где нет и в помине дерева.

Ядвига Антоновна вздохнула, и муж, точно спохватившись, ласково спросил:

– Устала?

– Нет, я вспомнила другое. Приходила Селезнева, она думала, что ты уже уехал в столицу.

– Завтра поеду.

Через некоторое время хозяйка забеспокоилась, стала убирать посуду.

Поднялся из-за стола и хозяин. На стене моей вздрогнули тени, потом погас свет – комната канула в темень.