КОЛЬКАСЦЬ АРТЫКУЛАЎ: 1

Елена Крылова

ИВАН ЧИГРИНОВ: ДИТЯ ВОЙНЫ

Народный писатель Беларуси в автобиографии признавался: «Иногда мне кажется, что с темой войны я слишком связал себя, и каждый раз думаю, что вот это произведение о войне у меня последнее. Да не получается»
Иван Чигринов родился 21 декабря 1934 года в деревне Великий Бор Костюковичского района БССР. Это было небольшое по меркам того времени местечко – хат на 100. Отец писателя до войны работал председателем сельсовета. И всем в деревне почему-то казалось, что он остался в районе партизанить, говорили, что каждую ночь приходил домой к своей многодетной семье.
«Но на самом деле было не так. Расставшись с нами, он направился в сторону Унечи, выйдя за линию фронта где-то за Десной. А нас односельчане сильно пугали, что семья председателя сельсовета при новой власти станет первой, а может, и единственной жертвой», – вспоминал писатель.
Хотя во время войны Иван Чигринов был совсем ребенком, но происходившее отчетливо запомнил на всю жизнь: «Иногда кажется, что события тех лет отложились в памяти сильнее всего».
«Наверное, потому, что минувшая война с ее ужасами и кровью – это такое явление, над которым не властно время. Ну а для нас, малолетних, и того более – она сделала нас не в меру повзрослевшими, позволила заглянуть за такую черту, где смешалось реальное и то, что трудно вообразить, –признавался Иван Чигринов. – Мне довелось повидать немало – и народа, знакомого и незнакомого, и много другого, сопутствующего войне – убитых людей, коров, лошадей…»
Во время войны семья мальчика помогала партизанам. В деревне все об этом знали, доходило до того, что их к Чигриновым сельчане отправляли с ремаркой: «Там вас приютят». Об этом у писателя есть рассказ – «Спустя годы»…
Перед самым освобождением деревню Великий Бор сожгли. Осталось пепелище – пришлось перебираться в землянки.
«Из них выбирались долго и трудно. В новую хату, например, наша семья перешла только в пятидесятом году. Отца мы с войны не дождались», – писал в автобиографии Иван Чигринов.
После окончания Великоборской семилетней школы в 1949 году будущий писатель продолжил обучение в Самотевичской средней школе, находившейся в 8 километрах от дома. Вообще, после семилетки Чигринов учиться не собирался, но мать настояла. Повела сама сына в Самотевичи и договорилась с директором местной школы, чтобы тот принял мальчика в 8-й класс уже сверх сформированного списка. В Самотевичах случилось то, что пробудило в Иване желание стать писателем: он узнал о советском поэте Аркадии Кулешове, родившемся в том местечке. С тех пор Кулешов стал примером для Чигринова. Мальчик начал писать стихи, которые печатали в газетах.
Несмотря на свой насыщенный график работы, как вспоминает вдова Чигринова, он всегда находил время на путешествия: пешком ходил по белорусским землям, собирая образы и зарисовки для будущих произведений. Из всего скарба у писателя были только котелок и рюкзак. Собирал по дороге грибы, ягоды. Ночевал у людей – незнакомца пускали переночевать, еще и молока давали. Все, что повидал на своем веку, скрытный по натуре Чигринов честно рассказывал в своих произведениях. Такова была его писательская философия: «Главное правило писателя – не утаивать от читателя ничего, постараться все, что он, писатель, знает о жизни, отдать людям».
Умер Чигринов 5 января 1996 года. Похоронен в Минске на кладбище «Восточное». Его книги до сих пор издаются за рубежом, переведены на многие языки.

В 1952 году Иван Чигринов поступил на отделение журналистики филологического факультета БГУ. После окончания работал в издательстве Академии наук БССР, параллельно пробуя себя в прозе. С 1965 года журналист занимал должности редактора отдела публицистики журнала «Полымя», секретаря правления Союза писателей БССР, главного редактора журнала «Спадчына». Работал над романами о трагических событиях Великой Отечественной войны и периоде восстановления в Белоруссии – «Плач перапёлкі», «Апраўданне крыві» и «Свае і чужыя», а также над множеством других произведений. Принимал участие в создании шестисерийного телевизионного фильма о Минском подполье «Руины стреляют…» (как соавтору сценария присуждена Государственная премия БССР). Много позже, в 1990 году, Игорь Добролюбов снял девятисерийный фильм «Плач перепелки» по одноименному роману Чигринова. Писатель заявил о себе также в области критики, публицистики, литературоведения, переводов. Им на белорусский язык были переведены пьесы «На дне» Горького и «Оптимистическая трагедия» Вишневского.

КОЛЬКАСЦЬ АРТЫКУЛАЎ: 1

Иван Чигринов

ЭТИХ ДНЕЙ НЕ СМОЛКНЕТ СЛАВА…

К 30-летию Победы в Великой Отечественной войне

Фронт в 41-м прокатился по нашей местности, что в междуречье Ипути и Беседи, и застрял где-то на Десне, менее чем в ста километрах отсюда, а мы все еще играли в «красных и белых». Потом начали играть в «красных и немцев». Но это было потом. А пока играли по-старому. Не знаю отчего. Может, боялись, что накажут: ведь каждый раз нам хотелось, чтобы красные побеждали… А тут немцы кругом. И вот однажды к нашему излюбленному месту игр за деревней вышел из лесу человек в красноармейской форме. Уж сколько времени их, красноармейцев, не видно было. Окруженцы в деревню обычно приходили тайно и ночью – хлеба попросят или переодеться во что. И лишь утром в деревне кто-то узнавал – сегодня к Гаврилихе или еще к какой солдатке приходили «наши». И вот этот. Среди белого дня. И не вышел из лесу, а будто вывалился.
– Ребятки, поесть чего-нибудь…
– Так нема-а-а! – Мы и в самом деле очень огорчены были, что не припаслись к случаю съестным.
А человек уже опустился на травянистую обочину дороги и вдруг сразу, сидя, уснул, обхвативши руками винтовку и склонивши к плечу голову в темно-зеленой суконной пилотке.
Растерянные, мы пошептались, чтобы не разбудить человека, и бросились в деревню. Пошарив там каждый на своем столе, схватили кто что нашел, побежали обратно. Когда, запыхавшись, примчались к дороге, где оставили уснувшего красноармейца, то увидели… тупорылый немецкий грузовик. Красноармейца автоматчики уже тащили к машине. Они были оживлены, словно охотники, которые после долгой гоньбы наконец затравили зверя… Красноармеец не сопротивлялся, он дал себя подсадить в кузов. Может, он не все точно понимал, что происходит, так как не отрешился еще от сна. Но вот увидел нас, мальчишек, которые, спрятав принесенные куски за спину, в ужасе смотрели на него. И сейчас помню тоскливое смятение в его глазах, смятение человека, который поражен неожиданно случившимся.
Потом, на протяжении нескольких лет оккупации, довелось видеть и как партизан вешали, и как пленных травили овчарками, и как мужиков сжигали в овинах. Но тот случай с уснувшим красноармейцем, пожалуй, потряс более всего.
Как видите, я не писатель-фронтовик и даже не писатель-партизан. Когда началась война, мне еще не исполнилось и семи.
Но это сущая правда, что война по-прежнему привлекает наше общее внимание – и читателей и писателей. И тех, кто пережил ее в зрелом возрасте, и тех, для кого она стала первым и главным событием в его жизни. Каждый из нас будет привносить в изображение войны что-то свое, воссоздавая общую ее картину. О минувшей войне, на мой взгляд, еще не все сказано.
Почему писатели и моего поколения, поколения, которое не принимало активного участия в войне (под активным участием тут разумеется прямая борьба), также берутся писать о Великой Отечественной? Кажется, хорошо уже сказал об этом сибирский прозаик А. Приставкин: «В эти годы мы были очень самостоятельными, мы уже работали, отвечали за себя и за других. Война подрезала, сократила наше детство… У меня так и время делится: до войны, война и все остальное… Война в нас лежит глубоко, как неразорвавшаяся ржавая бомба, в которой, однако, цел детонатор».
Опыт минувшей войны – не только пережитый опыт. Это и наука на будущее. Не случайно ведь, что литература, посвященная войне, стала не просто темой, благодатной для художественного осмысления. Как уже не раз говорилось, она позволяет писателю решать в своих произведениях и современные проблемы – идейные и эстетические.
Какие же процессы и явления последних десяти лет были в «военной литературе» наиболее примечательными?
Произведений написано много – хороших и разных. Однако, мне кажется, наметилась и тенденция, над которой время подумать.
У всех еще в памяти, как, начиная со второй половины 50-х годов, когда всплеснулась новая волна «военной прозы», наша литература повела борьбу с псевдоэпосом. Война, которая до этого на страницах книг велась огромными воинскими соединениями и которую направляли крупные штабы, вдруг локализовалась. И тогда словно рассеялся над полями сражений пороховой дым – стали видны в отдельности полки, батальоны, роты, батареи, солдаты… Мы услышали толчки живого солдатского сердца, узнали, о чем думает человек перед боем и в минуты боя. Узнали, что советский солдат не только готов умереть за Родину, но и жаждет жить ради ее будущего. Об этом нам поведали в русской прозе герои К. Симонова, Г. Бакланова, Ю. Бондарева, В. Астафьева. В украинской появились романы и повести О. Гончара, Л. Первомайского, В. Земляка, М. Олейника. Не менее значительные произведения дала белорусская литература – повести И. Шамякина, В. Быкова, романы И. Науменко. Впрочем, всего не перечесть. В каждой братской литературе можно назвать ряд книг, которые хорошо запомнились читателям. Некоторые писатели считают, что писать о войне с позиций взводного или ротного недостаточно. Однако нельзя забывать при этом о великом примере – о том, как воссоздавал войну Лев Толстой: и с позиции командующего, и с позиции солдата. К тому же с задачей изображения стратегического и тактического действия войск довольно успешно справляется мемуарная литература, и пока наиболее успешно.
Сам я продолжаю писать о войне не потому, что привержен именно этой теме. (Я вообще против строгого разделения литературы «по темам».) В оккупации, мы знаем, оказались целые народы, которые составляли значительную часть населения страны. Эти народы жили и сражались в условиях оккупации. Об этом я и пишу. Об этом и мой следующий роман – «Оправдание крови».

КОЛЬКАСЦЬ АРТЫКУЛАЎ: 1

Іван Чыгрынаў

ДЛЯ МЯНЕ ГЭТА НЕ ПРОСТА КАДРЫ ФОТАХРОНІКІ…

Па небе плывуць спакойныя аблочкі. За лугамі сінее лес. I ўжо трымціць нагрэтае паветра – уднела.
Па пыльнай раллі, як бурлакі, валакуць жанчыны драўляную барану…
Гляджу і здаецца, што гэта нашыя, вялікаборскія жанчыны, і адна з іх, тая, што ідзе апошняя па левы бок, – мая маці: каб яна павярнулася тварам, паглядзела, я пазнаў бы яе.
Для мяне гэта не проста кадры даўняй фотахронікі. Гэта якраз тое, што давялося пабачыць у маленстве на свае вочы.
Была першая вясна пасля вызвалення.
Тады яшчэ недзе на Проні стаяў фронт, і нашы толькі збіраліся браць Магілёў, каб рушыць далей па беларускай зямлі, на Мінск. Але для вялікаборцаў пакуты скончыліся трохі раней. Савецкая ўлада к нам вярнулася яшчэ ўвосень. Мы ўжо каторы месяц жылі вольныя… вольныя на спустошанай, абрабаванай гітлераўцамі зямлі. Навокала мала ўцалела вёсак, на папялішчах, паабапал дарог, ляжалі груды бітае цэглы ад печаў, і не было куды людзям падацца нават у пагарэльцы… На ўвесь Вялікі Бор (да вайны ў вёсцы налічвалі паўтараста двароў) цяпер было толькі чацвёра мужчын – стары Кузьма Новікаў, які стаў за старшыню калгаса, Панаська, Астап Дземідзёнак і мой дзед Ігнацька, якому тады, мусіць, пачаўся апошні дзясятак да поўнае сотні, – а то ўсё жанчыны ды дзеці: мацеркі нашы і мы. Бацькі былі на фронце, ваявалі. На полі працавалі адны жанчыны. Спачатку, абліваючыся потам, аралі, цягаючы плуг на сабе, затым вучыліся сеяць і без продыху валаклі за сабой барану, каб не паклявалі шпакі кінутыя ў раллю апошнія зярняткі. Нас, меншых, яны, шкадуючы, пакуль не ставілі поплеч, каб, крый бог, не надарваліся. Рабілі ўсё самі – і мужчынскую работу, і сваю – жаночую, і нават… конскую. Стомленыя, знясіленыя, вярталіся ўвечары дамоў, у свае сырыя, заплесненыя зямлянкі, і іх адразу змагаў сон. Яны не паспявалі дагледзець галодных дзяцей сваіх. А дзеці чулі, як па начах раптам прачыналіся іхнія мацеркі і ціха стагналі, а можа, і плакалі.
Даўно, вельмі даўно было гэта і, здаецца, зусім нядаўна. Колькі тады было самому – не споўнілася і дзесяці, – а от жа запомніў. Раз аднекуль паявіліся на зацішанскім бальшаку чырвонаармейцы. Іх было сямёра. Убачылі, што жанчыны на сабе аруць, спыніліся. Пачакалі, пакуль падыдуць бліжэй. Нарэшце, ступілі колькі крокаў па раллі, упрэгліся самі і ўзаралі да вечара ладны кусок пад ячмень. А ўвечары быў «банкет». Каля зыркага вогнішча, што гарэла паміж зямлянак, кабеты частавалі стомленых салдат, выставіўшы на зялёны мурог усё, што мелі, і вочы іхнія свяціліся журботаю і непадробленай радасцю, якая, мусіць, зразумела адным дарослым.
Даўно было гэта. Дваццаць гадоў таму. Бацькі нашыя, хто застаўся жывы, вярнуліся з перамогай дамоў, мацеркі нашы, шматпакутныя, заўчасна састарыліся, ім падавалі пенсіі, нават сёстры ўжо даўно сталі мацеркамі, а мы –выраслі.
I цяпер, калі я трапляю ў свой Вялікі Бор, то не нарадуюся – ужо не знойдзеш там аніякіх адзнак, якія б напаміналі аб вайне, апроч брацкіх магіл. Вёска даўно адбудавалася, пабагацела за апошнія гады. Ужо каторы год у нас саўгас. I добры саўгас.
Не, для мяне гэта не проста кадры фотахронікі…